Записи на таблицах - Лев Виленский

лет в Шуррупаке, супруга моя, и сыновья мои — Шем, Хам и Йафет, дети старости моей, с женами своими и детьми. Затворил я верхнюю дверь ковчега, и имя Господа было на устах мои, и молился я Ему, в тщетной надежде, что пожалеет он сынов человеческих, и не сотрет род людской, как говорил мне. Но тщетными были надежды мои».

«На сороковой день, ковчег был подхвачен сильным течением и ветром, и поплыл в одном направлении. Мы не знали, день или ночь стоит на земле, ибо была мгла и тьма, и струи дождя скрывали свет солнечный, и луны не было видно».

«И продолжала подниматься вода, покрывая поверхность земли, и погибло все, что могло дышать, и жить, и радоваться приходу нового дня. Только звери земные, и птицы небесные, и гады ползающие, взятые мною в ковчег, остались жить вместе с нами, им, по слову Господнему, дано было разделить нашу участь, и мы ждали спасения вместе, в тесноте и мраке внутренних помещений ковчега. Лишь иногда я поднимался на верхнюю палубу и смотрел в щель приоткрытого на время люка на крыше, но тьма царила вокруг, лишь рокот и плеск волн слышался мне, и шум дождя, бьющего по крыше судна, однообразный и монотонный, успокаивал меня, и на малое мгновение не усомнился я в сердце своем, что Господь выручит нас, и даст нам жизнь, и произведет от нас людей, как произвел он их от Адама и Хавы — а мне, Ноаху, великая задача от Него — учить этих людей ходить по стопам Господа, и не впадать более в гордыню и грех».

«День сто пятьдесят первый. Поднявшись на верхнюю палубу я не услышал шума дождя. Протворив люк, увидел я свет, столь сильный, что глаза мои ослепли, я упал на колени, закрыв глаза, и долго стоял так, а потом, выглянув, увидел, что солнце стоит высоко, и небо голубое и чистое, а вокруг нас, на сколько я мог видеть — пенные гребни волн. И более ничего».

«Месяц седьмой со дня Потопа. День семнадцатый. Мы сидели всей семьей за трапезой, когда неожиданно ковчег вздрогнул и застонал, завыли на разные голоса твари живые в трюмах. Толчок был силен, мы упали на пол и долго боялись встать. Когда я поднялся на ноги и помог подняться жене, странная тишина удивила нас, пол под ногами больше не дрожал и не раскачивался. И понял я, что Господь с нами, и привел он ковчег к вершине горы, которая была под водой, и застрял ковчег на ней, и более не плывет по поверхности вод. Значит — подумалось мне — воды стали уходить с земли, и Потоп прекратился, и вот, вскоре, откроется поверхность земная, и час избавления близок. Вечером мы проверили состояние трюмов ковчега — воды нигде не было, чудесное дерево гофэр настолько прочно, что выдержало удар о вершину горы, и спасение наше свершилось. Славен ты, Господи, спасший сынов твоих»!

«Две недели прошло с тех пор, как остановился корабль, застряв в вершине горы, к которой принес его потоп по воле Господа. Утром, открыв верхний люк, я выпустил в него ворона. Я взял самого молодого и худого из бывших на ковчеге. Такой полетит дальше и выше, а, рассмотрев внизу землю, если она уже обсохла, не вернется более на ковчег. После потопа трупы людские возможно будут лежать на земле, а ворон любит глодать мясо с трупов… Но каково было мое разочарование, когда ворон, сделав три круга в небе, и не издав ни единого карканья, запуганный и какой-то уставший, вернулся ко мне, и сел на мою руку, словно бы прося внести его вовнутрь. Неужели Господь не сдержит слова своего? Неужели земля еще не обсохла? Неужели она никогда не появится из толщи вод, которые видны до горизонта?»

«Через две недели после того, как я выпускал ворона, мне пришла в голову мысль, что эта черная нечистая птица неугодна Господу, что посылать ее было ошибкой. Поедатели трупов не в чести у Господа, как не в чести у него оказались грешные люди, им созданные и забывшие его. И тогда, сидя на краю люка и свесив ноги вниз, я вспомнил голубиные стаи, весело летавшие в небе над Шуррупаком, скрытым ныне под поверхностью вод. Мне стало тоскливо и страшно… Огненное солнце палило мне голову, небо было безоблачным, но вокруг расстилались мертвые серые воды, спокойные и такие зловещие… Я спустился на второй ярус ковчега и открыл клетку с голубями, они выглядели утомленными и жалкими, но один из них, белый старый голубь, вдруг посмотрел на меня черными живыми глазами, глазами мудрого старца, убеленного сединами, как и я сам, уставшего от долгой жизни… как и я, спасшегося на ковчеге от вод потопа, как и я, желавшего скорее увидеть землю, пока не сомкнутся очи его и не отлетит душа его к Господу. Я бережно взял его в руки… он был легкий и теплый, на удивление крылья его были сильны как у молодого голубка, он трепетал в руке моей, готовый к полету. Быстро взмыл белый голубь ввысь и растворился в беспощадном солнечном сиянии, а я стоял и глядел ему восслед, и солнце жгло мои глаза и пекло голову, но я не замечал ничего… а когда солнце стало склоняться в безбрежные воды… он появился, держа в клюве свежий лист оливкового дерева. Я пал на лицо свое, склонившись на горячую палубу, липкую от смолы и долго плакал навзрыд, а голубок прижался к моему боку и ворковал тихонько, не разжимая клюва, в котором трепетал на вечернем ветру масличный лист, и птица, так же как и я, знала, что вода пошла на убыль, и скоро откроются вершины холмов, и избавление наступит…»

«Еще через семь дней я снова выпустил голубя… и он больше не вернулся, найдя достаточно земли, обсохшей после потопа. Год прошел с тех пор, как Господь наслал потоп, и вот — мы увидели, как вода стала быстро уходить, и склон горы открылся перед нами. «Отец, человечество сделалось глиной!» — сказал мне Шем, старший сын мой, и я ответил ему: «Но от тебя и братьев твоих произойдут люди, по слову Господнему».

«Второй год потопа, месяц второй, день двадцать седьмой… И не стало видно более воды вокруг нас. Я работал весь день, снимая кровлю с ковчега, и сыновья помогали мне, а потом мы выпустили наружу зверей и птиц, и насекомых, и гадов ползучих, и они разбежались тут же, в поисках пропитания, весело копошась в молодой траве, покрывшей склоны